МЕНЕСТРЕЛЬ
Ножевую рану
заштопаю, залатаю.
Огнестрельную рану
спиртом залью и йодом, -
лишь бы ты не заметила,
пахла морем и медом,
единственная моя,
бесценная,
моя золотая.
Если же вдруг случится:
не станет меня однажды
/такое может случиться,
люди, увы, не боги/, -
милая, не печалуйся,
милая, будь отважной,
не заламывай руки,
не причитай на пороге.
Лучше садись за пяльцы,
вышивай узор подвенечный,
замуж иди за практичного,
судьбой своей не рискуя..
Люди, увы, не вечны.
Любовь, полагаю, вечна.
Знай: в безоглядной дали
я без тебя тоскую...
* * *
Все ломаются копья,
как столетья назад.
С неба сыпятся хлопья.
Заметай, снегопад!
Дуэлянты по-рачьи
уползают в дома.
Даже самых горячих
остужает зима.
* * *
Шеду -
друг крылатый, человекобык.
Еду
в те края, где ты летать привык.
Полночь
затопила, раскроила те края.
Помощь,
слышишь, не нужна ль тебе моя?
Память
унесла тебя за тридевять земель.
Падать
камнем не хотел ты, не умел.
Знаю,
ты, конечно, безусловно, не Икар
Злая
нежность иссушила на века.
Тише,
граждане, уймитесь, хоть на миг.
Слышу
над собою шелест крыл твоих...
---------------------
Шеду - в древнегреческой мифологии
крылатый человекобык.
* * *
Три года. Таю в скарлатине.
Вот врач - старик. Меня он спас.
Вот бабушкин жакетик синий,
ее жакетик-самовяз.
За дверью вьюга хороводит,
в обнимку с ветром в пляс пошла.
С работы мой отец приходит
и спрашивает: как дела?
Нo врач-старик молчит про это.
Меня он колет. Я терплю.
Вот абажур прикрыт газетой,
чтоб мне спалось. Но я не сплю.
В углу, где бабушка стояла,
мерещится пожар в окне.
Я сбрасываю одеяло.
Мне душно. Жарко. Страшно мне.
Лежу, раскрытый, потный, квелый.
Зима прохлады не дает.
Вот мама из вечерней школы
пришла. Она - преподает.
А вьюга новый пляс заводит,
и мама, страх унять мой чтоб,
ко мне на цыпочках подходит,
меня целует в жаркий лоб.
И полегчало вдруг, поверьте.
Уткнулся в мамино плечо.
И до забвенья и до смерти
есть бездна времени еще...
* * *
Был наивен, жестокосерден
и душой ушибался не раз.
Но сейчас я влюблен и бессмертен,
я любим и бессмертен сейчас.
В страсти все на друга похожи -
я, иль ты, иль неведомый друг...
Знаю; знаю, мы смертны, - да все же
каждый верует: "Братцы, а вдруг?.."
* * *
Внял совету мудрому:
начал жить любовью.
Отчего ж так муторно?
Отчего ж так больно?
Отчего ж нелегкая
позвала украдкой
убежать в далекие
дали
без оглядки?..
ПОРТРЕТ
Эта женщина была общительна, и весьма,
общедоступная, как публичная библиотека
или краеведческий музей;
духом, однако, никогда не падала,
напротив, метила в Кассандры.
* * *
Весь перрон я измерил шагами,
отправления ждал я с тоской.
Вдруг набрел на мужчину с рогами
в привокзальной толкучке людской
Я рогам его не удивлялся,
вид привычный меня не смешил...
0н спешил. Опоздать он боялся,
Oн за женщиной хрупкой спешил.
Но другие ее окружили,
целовали ее, тормошили.
А мужчина стоял позади
и страшился он к ней подойти.
Вот наш поезд на рельсы уселся.
Эта дама нашла свой вагон.
И схватился мужчина за сердце,
когда поезд оставил перрон.
Он толкает рогами прохожих,
хриплый шепот его я ловлю:
"Я люблю эту женщину, боже,
я её больше жизни люблю..."
* * *
Мчим над облаками,
здесь просторно, солнечно.
"Ил" грызет пространство,
ох, азартен он.
Не затмят нам солнце
никакие сволочи.
Спасется мир любовью.
Он почти спасен.
Облака танцуют,
нами задеваемы.
Серафим хлопочет,
хоть и нелюдим...
Ты незабываема,
мы незабываемы,
все незабываемы,
кто любит и любим.
* * *
Третьи сутки рыбаки
бродят с неводом.
Я страдаю у реки, -
эка невидаль.
Странно: были так близки, -
ближе некуда.
А теперь вдруг далеки, -
дальше некуда...
НОВЫЙ ЗАВЕТ
Барьеры... Галеры.., Химеры,..
Всяк цезарь то вор, то дурак.
Две тысячи лет новой эры -
огромный, погромный барак.
На месте, где совесть, - заплатка.
Куда ты ни кинься - беда.
И прежде бывало несладко,
но так как теперь - никогда...
Не тронь мою душу, не мучай,
уже не холоп я, не раб,
о век мой, гремучий, дремучий,
огромный, погромный этап.
1992
* * *
Джульетты и Ромео
бегут от монотонности.
Страстные безумства
леденят им кровь.
До чего блаженны
первые влюбленности, -
но всегда трагедия
первая любовь...
ИЗ ЦИКЛА "МОЗАИКА"
I
Опять с небес всю ночь текло.
До сей поры туман клубится.
Мое оконное стекло -
шедевр кубиста...
II
В тумане
тающий лесок
плывет причудливо - прекрасно,
как бы Кандинского мазок
или Пикассо...
ПОЭТ И ТАНЦОВЩИЦА
Тому назад две тыщи лет
в Элладе жили, помнится,
старик - распутник и поэт,
она - танцовщица.
Ему давно за пятьдесят,
а ей семнадцать только,
и пальцы легкие скользят
томительно и долго.
Нет, не ждала судьбы иной, -
плевать на роли первые.
Нет, не была она женой, -
была она гетерою.
А у него, семья, семь бед,
отрава пошлой сытостью, -
но был поэт, он был поэт,
поверьте, божьей милостью.
Он о любви умел писать,
как не сумеют позже,
от горестей умел спасать, -
так не сумеют тоже.
И не важны здесь имена,
сказать иное хочется:
во все прекрасна времена
любовь его к танцовщице.
...Когда на траурный обед
шли скорбные афиняне
девчонка бросилась вослед -
в моря ушла с дельфинами...
Еще одно, друзья мои:
забудьте о сиротстве.
Стихи слагайте о любви,
и это вам зачтется...
Тому назад две тыщи лет
в Элладе жили, помнится,
старик - распутник и поэт,
она - танцовщица.
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ
Не нужно мне программ
ни первых, ни вторых,
мне б водки килограмм
да пару баб крутых,
чтоб сутки напролет
безумствовать и пить
и третью, что вдали,
неистово любить...
ПРОВИНЦИАЛ
В столице можно встретить хорошо
одетых людей, в провинции попадаются
люди с характером.
Сийес.
Жил юноша в провинции,
надежды подавал.
Да вот не стал провидцем
и пастырем не стал.
В провинциальном небушке
по звездам жизнь итожь.
Пророчеств нету - нетушки,-
один слепящий дождь.
* * *
То ли явь, а то ли сон,
то ли праздник без обмана...
Вон туманный Альбион
выплывает из тумана.
Бог помилуй и спаси!
Лордом стать нельзя ль еврею?
Завтра же на Би-Би-Си
поделюсь бедой своею.
Но поник вдали в слезах
край, где злоба рвёт и мечет,
где животный скользкий страх
всех утюжит и калечит.
Этот страх, один на всех,
души гложет, дик, неистов.
Отчий край покинуть - грех.
Длить здесь жизнь - самоубийство.
Свищет ветер перемен,
с ног сшибая, хищно, точно...
Здравствуй, дядюшка Биг-Бен.
Я люблю тебя. Заочно.
* * *
Смотрел на действительность своими -
и только своими! - глазами,
а не через окуляры вождей,
как это бывало при Берии или
при Суслове.
Случалось, заливался смехом,
но чаще обливался слезами
и не раз на собственных угрюмых
поминках присутствовал.
Было мерзко, и тяжко,
и гнусно, и всяко было,
было много невзгод, огорчений,
болезней и до обидного мало счастья,
но когда вдохновенное солнце
пьянящей свободы глаза мне слепило,
то, забыв про несчастья-злосчастья,
Божьей милостью я восхищался.
Но отечество социалистических идеалов
и усопшего Коминтерна
не гнушалось ни шантажом, ни подкупом,
ни даже откровенным разбоем,
и душевные неподнадзорные порывы
были этому обществу крайне
нехарактерны—
и гипотетический Пушкин
в этом краю неизбежно
становился изгоем.
1989
* * *
Вл. Леоновичу
Славы я избежал
/это минус иль плюс?/
и в дому моём
щедрая бедность.
Я сижу над стихами,
я стихами травлюсь -
молоко мне давайте
за вредность.
До вторых и до третьих
не сплю петухов,
пред нелёгкой строкой
не пасуя.
Нo когда проложу
километры стихов, -
хоть кого-то
стихами
спасу я?..
* * *
Гремит над Чернобылем гром.
Кислотные хлещут дожди.
Немного меня подожди,
я сбегаю за зонтом.
Ребёнок родился седым.
Жарче июля январь.
Зонт нам поможет едва ль,
но всё же спешу я за ним.
Спешу я, спешу я, спешу...
Судьба окликает: "Постой!.."
Стада двуголовых телят...
И зонт как назло запропал...
1987
ИЗ ЦИКЛА "РАСПЛАТА"
Да, понимаю, что Бог нам уже
не поможет,
Бог отвернулся от нас,
ведь и мы позабыли о Боге.
Скотскую стадность
на стадную скотскость помножьте,
то и получите,
что мы сегодня имеем,
в итоге.
Впредь ни просветов для нас,
ни малейших удач, ни отдушин.
Яростный смерч
наши скромные всходы угробил.
Это когда мы вконец
позабыли о душах,
нам и аукнулся
атомным громом Чернобыль.
1988
ИЗ ЦИКЛА "РАСПЛАТА"
Твои деянья ширятся и множатся,
о человек,
и злодеянья ширятся и множатся,
о человек,
в агонии планета, ей неможется,
о человек,
ты божество, но ты же и убожество,
о человек!..
1988
НЕДАВНЕЕ
Пока усыхала природа,
мы горбились, зубы сцепив.
Ликующая Свобода,
сорвавшаяся с цепи,
в затылок нам всем дышала...
Отчизна с недавних пор
уже не тюрьма, пожалуй,
но всё же тюремный двор.
1987
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО
1
Душу заложил гитаре,
что ни песня - смех да плач.
Вечер, словно карбонарий,
завернулся в темный плащ.
Лист кленовый пал на лацкан.
Явь - мертва, струна - жива.
Волевые люди в штатском
конспектируют слова.
На закланье отдал душу,
не воротишься назад...
Звезды собрались послушать -
над Ваганьковым висят.
2
Последней силою напрягся.
Последний вдох. Последний выдох.
Ах, был бы подвиг ненапрасен!
Навек забит запасный выход.
Средь тысяч песен погребенных,
где по-людски темно и тесно,
совсем, как маленький ребенок,
неспетая рыдает песня.
Но вещая пронзит догадка,
что незадаром с песней слился,
что жизнь полна любви и смысла,
что продолжается Таганка.
3
Я пролетом а Москве -
не бродить, не гостить.
До зарезу мне нынче же
нужно обратно.
Ничего не успеть.
Нет, успел навестить
место скорби российской -
прах старшего брата.
1980 - 1981
СТАРИКИ
Старики у ларечка пивного
мировые проблемы решали.
Старики у ларечка пивного
на войне быть могли корешами.
Взято ровно по кружке на брата.
Знак степенной беседы - баранки.
Только сердце особенно радо,
что у всех по кусочку таранки.
Старики поливали неспешно
и таранку свою смаковали,
на старух озирались потешно
и опять о своем толковали.
Вот они замолчали надолго.
Вот о внуках обмолвились кисло.
А за ними - и Припять и Волга.
А за ними - и Эльба и Висла.
1984
В ГОСТИНИЦЕ
В той гостинице дуло в щели,
дверь откроется - снег столбом.
зa окошком метели пели,
пританцовывали притом.
В той гостинице я старался
быть беспечным, веселым быть.
В той гостинице я пытался
навсегда про тебя забыть.
Только сверху - вначале скрытно,
а потом, едва не крича,
зарыдала о чем-то скрипка
полоумного скрипача.
Очумевшие тараканы
поводили усами - вжик...
Паганини Тмутаракани
нам свою выплакивал жизнь...
В той гостинице, где мышами
сон пропах и сырым бельем, -
в той гостинице что-то мешало
порасти былому быльем.
ВЕРЛЕН
Еще покуда не ослеп
и карандаш держать умею,
пока на воду и на хлеб
еще надежду я имею,
пока последние гроши
не пропиты в глухой харчевне,
я во спасение души
стихи пишу в тиши вечерней.
Они спасут меня, стихи:
в них вера в завтрашнее солнце.
Такие, право, пустяки,
но вдруг душа моя проснется.
Пишу стихи, как сеют хлеб, -
в любые беды и напасти.
Пишу, покуда не ослеп,
пока дышу и верю в счастье.
1967
* * *
Сыпал град, густой, отменный.
Мерзли баржи на реке.
Жил мальчишка довоенный
в довоенном городке.
Под фокстроты и под вальсы -
патефоны хороши! -
каждый лень к маэстро Шварцу
он со скрипочкой спешил.
Не по возрасту серьезен,
он надежд не омрачал,
и маэстро Шварц сквозь слезы
улыбался иль ворчал...
Довоенный городишко,
льются вальсы дотемна.
Гениального мальчишку
унесла навек война.
Звездами в небесной сини
среди прочих звездных братств
стали
юный Паганини
и седой маэстро Шварц.
Мстя за них, бои гремели,
полыхало пол-Земли.
Музыку спасти сумели,
музыканта - не спасли...
Здравствуй, довоенный мальчик!
Как живется на лету?
...С каждым годом мне все жальче
твою скрипку - сироту.
1976
СКРИПАЧ
В одном квартале с нами проживал.
Молва приговорила: тронут малость!
Но коль случалось, скрипку прижимал
он подбородком - счастье начиналось.
Ему не нужно было ничего,
в обрез еды и денег - все доволен.
Он музыкою был смертельно болен,
а остальное все - не для него.
Жестокий мир!.. А музыка - чиста.
Был, словно в ссылку, в невезучесть сослан.
Но с неба звездного, как с нотного листа,
читал он партитуру "Песни Сольвейг".
* * *
Невозможно положиться на случай.
Пусть куражится судьба, сколько влезет.
Ах, до крайности ты, брат, невезучий,
до предела, до итога, донельзя.
Обзовут тебя кругом: растаковский!..
Не тревожься, даже в этом утешим:
ерунда! Ведь даже сам Циолковский
слыл в Калуге городским сумасшедшим...
* * *
На время забудь о недобром
и слезы не лей по привычке.
Садись, как прикажет фотограф,
жди, когда выпорхнет птичка...
Фотограф, ты щелкни красиво.
Мной женщина эта любима.
Курноса и неотразима.
Хочу ее видеть
счастливой.
Я с нею недолго общался,
но дурно я с ней обращался.
Ты грусть ее заретушируй.
Хочу ее видеть
счастливой.
Еще, мой фотограф, хочу я,
высокий твои почерк почуяв,
чтоб женщина эта, понятно,
любила меня
безоглядно...
А ты - позабудь о недобром
и слезы не лей по привычке.
Садись, как прикажет фотограф,
жди,
когда выпорхнет птичка.
* * *
Я надену фетровую шляпу,
пса поглажу: хватит, брат, скулить!
Мы пойдем покорно к эскулапу
лапу поврежденную лечить.
Эскулап - мой давний друг хороший.
Мы придем, усыпаны порошей.
Нашу лапу доктор оглядит,
скажет: "Что, дружочек, инвалид?".
Смажет мазью доктор нашу лапу,
хмыкнет: "Да. хреновые дела..."
Жаль, ушла жена от эскулапа,
лучше б от него хандра ушла.
Так живет, без ласки, без опеки,
никому не выкажет тоску.
За визит не примет ни копейки,
пригласит с ним выпить коньяку.
"Ну, ни пуха! - говорю ему. -
брось грустить! На свете все бывает..."
На прощанье пес хвостом виляет,
я десницу эскулапу жму.
ИСПОВЕДЬ ВОЛКА
Логово обхожу стороной,
в дальних углах ночую.
Чую дыхание за спиной,
погоню чую,
Меня обложили со всех сторон,
лес родной - будто отчим.
Меня откаркали сто ворон,
погибель мою пророча.
И напролом мне никак нельзя:
каждый кустик пристрелян.
Мушки двустволок по мне скользят,
птичьим не внемля трелям.
И мне остается идти ва-банк:
высидеть, выждать время.
Готова с восторгом свора собак
клыками вонзиться всеми.
Я их, конечно же, не корю,
но предков они забыли.
Я им мысленно говорю:
"Мы ж раньше братьями были.
Мы ж были когда-то одна семья,
да нет нам пути обратно:
вы большие хищники, нежели я,
коль жаждете смерти брата.
Когда наши очи горят из тьмы,
так это сигнал вам: баста!
Мы тоже собаки, но только мы
не пожелали рабства.
Не пожелали жиреть во лжи,
выбрали волю, буйство.
Лучше глоток свободы, чем жить
в сытости и холуйстве...
Но вам объясняю все это зря:
моей вы гибели рады.
Уже проклевывается заря.
Не ждать мне от вас пощады..."
Да, обложили со всех сторон,
облаяв мою отчизну.
Меня обкаркали сто ворон,
заране справляя тризну.
Меня оплакали все ветра,
обвыло все волчье братство.
Пора на побоище? Что ж, пора!
Мне с псами хмельными драться.
...Все ближе, отчетливей голоса.
Слежу я за голосами.
На сечу неравную выйду сам,
пусть буду разорван псами.
Но я - даже мертвый! - вселяю страх,
ваш брат, ваш враг и ваш предок.
Кровь моя на ваших клыках
напомнит вам напоследок:
"Когда наши очи горят из тьмы,
так это сигнал вам: баста!
Мы тоже собаки, но только мы
не пожелали рабства..."
* * *
О, музыка грузинской речи!
Ее услышь хоть в снегопад, -
неукротимой жажде рад,
почуешь говор горных речек,
орлиный клекот в поднебесье,
обвалов грохот, рев стремнин...
Один сегодня на один ты
с праздником грузинской песни.
Какой язык прекрасный дан!
Всю жизнь готов уроки брать я.
Читать стихи мне станут братья -
Галактион и Тициан...
Пусть одинок ты. Ничего!
Но вещая проснется радость,
когда грузинской речи пряность
коснется слуха твоего!
1974
* * *
М. Г.
Сын послушный угрюмого века,
бесконечно, опять и опять,
я ищу, все ищу человека,
чтобы братом любимым назвать.
Этой встречи дождаться не чаю,
брату яблок припас золотых.
Только брата никак не встречаю.
Вы отведайте яблок моих.
Чемодан раскрываю: "Берите!
Что вы, люди, берите за так!.."
Только вы удивленно молчите
и гадаете: что за чудак?..
* * *
Слушал бешеную вьюгу.
Окна отворял.
Убежал с женою друга -
друга потерял.
Все нескладно, все неладно,
пустота вокруг.
... Друг. возьми жену обратно.
Возвращайся, друг.
* * *
Уходишь. Поздний час прощанья.
Я виноват, а ты права.
Но слышу в тихом "до свиданья"
все запоздалые слова.
Прощанье. Стынет чай в стакане
Одну тебя весь век любя,
я вновь спешу лечить стихами
и не вылечивать себя.
|
